Каплинский, каким я его не знаю

В этом году произошло событие по-своему эпохальное. Не знаю, что будет дальше и во что это выльется, но факт остается фактом. «Русскую премию» по литературе, премию, которую можно считать главной для русскопишущих авторов, проживающих за пределами России, получил эстонский поэт Яан Каплински или, как он сам решил, его русскоязычная ипостась Ян Каплинский. Примечательно здесь то, что Каплинский стал первым получившим эту премию человеком, для которого русский не является родным языком. Я не знаю точно, но наверняка такие прецеденты были и раньше, не могли не быть. Есть масса африканских и карибских писателей, пишущих на английском, который для них тоже не является родным. Наверняка кто-нибудь когда-нибудь из них да отхватывал какую-нибудь престижную премию для англоязычных писателей. С «Русской премией» такое произошло впервые. Не думаю, что это скоро повторится.

Я думаю, что имя Яна Каплинского многие слышали, но мало кто на самом деле представляет, о ком идет речь. Что в наше абсолютно нелитературноцентричное время совершенно нормально. Мы не должны знать писателей, а уж тем более поэтов, в лицо. Они не должны становиться трибунами или вести народ с баррикад на другие баррикады. Сейчас всё постепенно идет к тому, что люди литературы становятся очень избранной, так или иначе вымирающей кастой, доступ в которую открыт только неленивым посвященным. И то, что происходит там, внутри, крайне редко выплескивается наружу. Герметический саморазрушающийся мир. И этом мире тоже есть свои титаны, свои фигуры, сравнимые по величине, даже не знаю, ну, с Джеком Николсоном здесь. С Томом Уэйтсом и Леонардом Коэном вместе взятыми. С Арво Пяртом в другом таком же замкнутом герметическом мирке.

Есть фигуры, о которых можно спорить. Есть фигуры, которые можно считать дутыми и положить значительное количество лет на их развенчивание. Ничего не добьешься, понятно, но жизнь на эти несколько лет наполнится осмысленной борьбой с ветряными мельницами. И есть другие фигуры. Банально Пушкин. (Хотя я знаю человека, который честно анализирует Пушкина и считает его посредственным поэтом). Банально Пастернак. Банально Бродский.

О Яне Каплинском как-то даже и нет ника-кой полемики. Он есть, а полемики нет. Скорее всего, она была в начале его литературной карьеры (употреблю этот неудачный термин вместо еще более неудачного «творческого пути», потому что такими словами разговаривают только в некрологах и на творческих вечерах застывших в колонных залах мэтров — что, в сущности, одно и то же). Сейчас полемики нет. Есть Ян Каплинский. Он получил «Русскую премию» за сборник стихов «Белые бабочки ночи». Стихи изначально писались Яном в старой — дореволюционной — орфографии. С ерами, ятями, фитами и ижицами. Под давлением редакторов сборника Ян пошел на то, чтобы издать его в двух вариантах — авторском, в старой орфографии, и, скажем, конвенциональном, который намного удобнее читать.

О чем Ян Каплинский пишет свои стихи? Сейчас уже по большей части только о жизни, о смерти, о вечности и о бессмертии. Пересказывать стихи — дело бесполезное. Скажу только, что впечатление у меня от этого сборника осталось очень своеобразное. Как Ницше говорил про бездну — вот самое оно. Пока ты читаешь эту книгу, ты смотришь в нее, в бездну, когда ты закрываешь и откладываешь сборник, бездна заглядывает в тебя. Не страшно, но чувствуешь какую-то обреченность, что ли. И в обреченности этой тоже нет никакого страха. Покойное такое всезнание. Человеку семьдесят четыре года, что вы хотите. Он купается нагишом и матерится так, что дай бог каждому. Он продолжает получать удовольствие от жизни, но при этом смотрит и немножко дальше нее.

Этот текст писать несколько сложнее, чем предыдущие для этой рубрики. По двум причинам. Во-первых, как я уже упоминал выше, что ты можешь написать об облаке? О дожде? О лесе? Они есть. Нужно быть каким-нибудь Виталием Бианки или Михаилом Пришвиным, чтобы рассусоливать про травинки на протяжении шестидесяти страниц текста. Ян Каплинский — явление. Явление настолько автономное и самодостаточное, что можно создать целый научно-исследовательский институт по изучению его личности и творчества, и все равно там ничего не смогут до конца объяснить и классифицировать. Чего же вы хотите от одного бедного меня? Не могу сказать, что я прямо поклонник-поклонник его стихов, что я прямо готов цитировать их по памяти часами напролет, стоит разбудить меня среди ночи. Но и снова — не обязательно знать наизусть каждое дерево в лесу, чтобы относиться к лесу, как минимум, с уважением. Поглотит — фиг найдешься.

Второй причиной, по которой этот текст дается мне сложнее, чем предыдущие, является придуманный мной себе самому формат. Обычно я пишу о своих личных контактах с авторами, пытаюсь оживить скучный литературный треп подробностями из реальной жизни. В случае с Каплинским этого не получится. С Каплинским у меня связаны ровно две истории. Сейчас я их, разумеется, вывалю на суд читателя, но прошу заранее прощения — ничего фееричного и выдающегося там не было. Характерное — быть может.

Итак, история первая. Как-то летом я гостил в Вырумаа у Котюхов. Еще с нами был Андрей Хвостов. Теоретически мы должны были заниматься выправкой моего перевода той рукописи, которая потом стала по-русски называться «Страстями по Силламяэ». Это была очень странная поездка, во многом из-за того, что мы постоянно куда-то перемещались на машине Игоря, эти наши полеты во сне и наяву были хаотичны и беспорядочны, получалось такое своеобразное миниатюрное керуаковское On the Road. Это было мое первое посещение Выру и его окрестностей, и Игорь стремился по максимому искупать меня в туристической программе. Во время очередного из наших перемещений ему в голову пришла идея.

— Здесь недалеко дом Каплинского. Поедем к нему в гости, — предложил наш радушный хозяин.

Мы мялись в том смысле, что, может быть, это будет неудобно, что мы заявимся к живому классику без приглашения, да и что мы будем там делать — сидеть и философствовать? На что Котюх ответил, что это все ничего, что к Каплинскому только так все и приезжают, что он дико гостеприимный и будет только рад пообщаться с молодежью. Это для читателей ПЛУГа я взрослый скучный мужчина, для семидесятижеслишнимлетнего Каплинского даже Хвостов еще молодежь. К счастью, мы все-таки убедили Котюха хотя бы позвонить мэтру перед тем, как нагрянуть. К еще большему счастью, Каплинский оказался в те дни где-то за границей.

Вторая история случилась немного позже. Я принимал какое-то маленькое участие в редактировании тех самых «Белых бабочек ночи», в приведении их в полное соответствие с нормами русского языка. И когда книга вышла, опять же Игорь Котюх счел необходимым меня с Каплинским познакомить. Произошло это как-то по случаю, никак не было специально обставлено, так что получилось вполне естественно, не надуманно. Во время прошлогоднего фестиваля HeadRead я забежал в ресторан «Pegasus» что-то от Игоря получить, какую-то очередную бонусную кружку, не помню точно. А во время HeadRead в «Pegasus» литераторы буквально застят солнце. Их там несметные полчища, благо в эту неделю они могут благополучно питаться и выпивать там по скидонам. В числе прочих там сидел и Каплинский. Игорь Котюх представил меня как человека, принимавшего участие в редактировании сборника. И Ян вскочил со своего места (напомню, ему за семьдесят и он живой классик), долго тряс мне руку, благодарил, словно бы я сделал для него бог знает что. Было жутко неудобно. Я внес туда буквально несколько косметических поправок, никакой моей заслуги в этой книге нет. Что же тогда, интересно, Каплинский сказал тем людям, которые действительно вынесли на своих плечах основную тяжесть по редактированию? Страшно представить, какими благодарностями он их осыпал.

Но живым классикам не только дозволяется, от них даже как будто и требуется иметь свои причуды. В этом смысле я не могу рассказать про Каплинского ничего более увлекательного. Разве что только, что писать по-русски он, собственно, начал из чувства протеста, после одного опрометчивого высказывания нашего президента. Наверное, это тоже что-то о нем говорит.

Ян Каплинский не останавливается. Хотел бы я в его возрасте иметь столько же энергии, столько же жизнелюбия, столько же желания не останавливаться на достигнутом. Это, наверное, самое главное — никто бы не осудил живого классика, если бы он в какой-то момент выдохнул и почил бы на лаврах, благосклонно принимая поклонение молодых коллег и специально выведенных для изучения его произведений филологов мира. В конце концов, он достаточно поработал за свою длинную жизнь. Но Ян не желает отдыхать. Он вынашивает и воплощает новые проекты, готовит новые сборники, словом, двигается дальше. И это прекрасно.

***
Все дороги ведут-уводят в прошлое
лесные тропы и стёжки у озера
млечный путь и птичья дорога
лыжня древнего богатыря следы небесного оленя
наши следы под светлым июньским небом
следы ветра на пруду где отражаются ночные
серебристые облака
муравьиные следы на обветшавших осиновых листьях
ледяные узоры на окне такие же неповторимые
как наша жизнь как наши пути-дороги в прошлое в небытие