Художник Андрей Кедрин, друг и иллюстратор журнала ПЛУГ, рассказывает об увлечении Лавкрафтом и советской фантастикой, о своей первой персональной выставке в Тарту и о том, почему в Эстонии художники чаще всего конформисты.
Ты очень не любишь себя как-либо позиционировать и говоришь что-то вроде: «Я вижу себя как человека, который рисует». За такими утверждениями обычно скрывается нечто большее. Вот скажи, почему ты человек, который рисует?
Мне просто это нравится. Я испытываю потребность рисовать. Если я не рисую хотя бы день, появляется ощущение, что в моей жизни что-то не так. Понятно, что это и практика тоже, но если бы я не получал удовольствия, я бы не заставлял себя этим заниматься.
Ты учился в художественном классе, но не блистал…
Думаю, моя преподавательница ИЗО сильно удивилась, узнав, что я поступил в Художественную академию. С другой стороны, из моего «художественного класса» творчеством сейчас занимаются единицы. Я — один из этих людей.
Каково это, когда очень хочется что-то делать, а ты не блистаешь? Совершенство ведь недостижимо, это всегда путь без конца.
Именно так. Сейчас я организую много мероприятий для молодых художников, потому что пытаюсь восполнить пробелы в их понимании того, что такое «путь художника». В школе и на первых курсах я порой был на грани отчаяния. Я видел, что иногда не тяну что-то технически, в отличие от сокурсников, да и в концептуальном плане не всегда понимал, что именно они делают. Это теперь я знаю, что можно всему научиться, и, если практиковаться, решить любые проблемы. Я стал по-другому относиться к слову «талант»…
Есть вообще такая штука, как талант?
Есть способность к быстрому обучению. Такого, чтобы человек что-то талантливое делал с нуля, я своими глазами не видел. Может, такие люди и есть — один на миллион. Иногда я говорю кому-то: «У тебя, безусловно, есть талант», — это значит, что люди быстро схватывают что-то. Это не история о даре, свалившемся с небес. «Талант» вовсе не означает, что ты будешь успешен. Тут нужна совокупность всего: и черты характера, и ремесло, и удача.
Как ты определяешь для себя ступени развития? В какой момент ты говоришь себе: «Да, это для меня новый этап»?
Мой путь таков: я обучаюсь новой технике, получаю новые знания, понимаю, что уперся в какое-то препятствие, не могу его обойти. Мне нужно оставить движение в этом направлении на полгода, на год, потом я возвращаюсь и понимаю, что вообще-то я барьер уже перешел, и иду дальше.
Это не про руки история, а про голову? Про бессознательное?
Естественно. И это удивительное дело, конечно. Многие творческие люди говорят, что им надо «переспать с идеей». Есть еще другой фактор: художник может дойти до высокого технического уровня, но дальше все зависит от твоих идей. Нет своих идей — на этом все и закончится. И это печально.
Только что у тебя прошла первая — ретроспективная — выставка в Тарту. Я так понимаю, на ней была представлена эволюция идей…
Да, на ней был представлен большой срез различных работ. Этапы там видны четко — видно, какие идеи меня занимали в разное время, какие-то технические барьеры… Скажем, серия черно-белой графики. Я тогда пробовал идти интуитивно, отпускать контроль над работой. Послушал музыку, почитал какую-то книгу и изобразил появившиеся образы. Обычно художники должны или своими глазами увидеть то, что рисуют, или опираться, скажем, на фотографии. У меня тогда был интерес к «интуитивной графике», мне понравился результат, теперь я хочу сделать технически более сложную серию в технике офорта. Поэтому я ездил в Петербург и общался с художниками…
Офорты — то есть гравюры на металле?
Доска может быть не из металла, а из пластика, но по сути — да.
Какой музыкой, какими книгами вдохновлена эта графическая серия?
Я тогда много слушал электронно-медитативный dark ambient и читал Лавкрафта. «Хребты Безумия», например.
У тебя есть портрет Лавкрафта, между прочим.
Это дань великому мастеру. Лавкрафт увлекает многих художников. Я в свое время читал его биографию — личность была специфическая и противоречивая. Меня страшно увлекает мир, который создал Лавкрафт, этот протохоррор меня завораживает, я не испытываю к нему отвращения.
Ты ассоциируешь себя с какой-то школой?
Да. По крайней мере, в Эстонии я пытаюсь себя позиционировать как связующее звено между классическим русским академизмом и современной школой, тем самым contemporary art, концептуальным искусством, которое господствует в нашей академии.
А это вообще сопрягается?
Очень тяжело, но сопрягается. Если с уважением относиться к своему прошлому и пытаться найти точки соприкосновения, может получиться очень интересный итог. Такие современные художники есть. В Эстонии, может, их и не так много, а в России и на Западе молодые художники делают очень интересные вещи.
У тебя есть любимое направление в изобразительном искусстве?
Мне нравится модернизм, русский авангард — самое начало, мирискусники, после передвижников, но до того, как начались бесконечные «измы». Это был момент, когда люди попытались отделить искусство от прямой обязанности служения народу, которая в России подразумевалась с петровских еще времен. Мирискусники создавали свой мир, переосмысливали реальность, благодаря им был, по сути, заново открыт Петербург, который до того воспринимался как нечто мрачное и достоевское.
Ты рисуешь и пишешь в разных техниках: акварель, графика, масляная живопись… На Востоке считают, что идти можно по одному пути, но не по нескольким. А в твоем случае сказать, что Кедрин — это то-то и то-то, невозможно.
Я был бы очень рад, если бы меня могли ассоциировать с каким-то одним направлением. Но я понимаю, что имею право заниматься тем, чем хочу и как хочу. Я сам выбираю технику под конкретные работы, и это в том числе поиск: я учусь работать с разными материалами, я преодолеваю материал. Сейчас меня увлекает акварель, но акварель ведь тоже относят к графике. Но и более классическая, черно-белая графика мне интересна тоже. Одновременно я занимаюсь и масляной живописью, хотя пока мне похвастать особо нечем — мои работы скорее ученические. Надеюсь, в будущем все изменится — я заявлю о себе как о живописце.
Это смело — говорить такие вещи.
(Смеется.) Я считаю, что так и надо.
Ты постоянно что-то организуешь — то воркшопы Wednesday Sketching, то лекции серии New Horizons у себя в студии. Художник, как и писатель, работает все-таки в одиночку, нет? В чем польза от сборищ, посиделок, воркшопов?
В книге про историю архипелага Шпицберген написано, что в основном его осваивали «люди, обуреваемые жаждой деятельности», а остальным он и не нужен был. Я тоже обуреваем жаждой деятельности. Я такой… затейник, мне нравится придумывать новые коллективные проекты, и это, кстати, сильно меня отличает от других художников. Я люблю сотрудничать. Если можно сделать что-то интересное и полезное, я стараюсь поучаствовать. Да, многие спрашивали, зачем мне лекции New Horizons, не имеющие прямого отношения к искусству, — но я так создаю мир вокруг себя, форматирую окружающую среду. Искусство ведь делает то же самое.
На твоей странице andreikedrin.com выложены портреты разных людей. И это очень неожиданный ряд: поэт Ян Каплинский, политик Кен-Марти Вахер, бизнесмен Илон Маск, перебежчик Эдвард Сноуден…
Они нарисованы по заказу. Я давно и плодотворно сотрудничаю с местными изданиями ПЛУГ и Müürileht, для которых эти портреты и были нарисованы. Мне нравится заниматься иллюстрацией, но, увы, в Эстонии это все востребовано куда менее, чем хотелось бы.
Ты нарисовал обложку для романа «Аргонавт» Андрея Иванова. Когда ты рисуешь иллюстрацию, кого там больше — тебя или заказчика?
С «Аргонавтом» это был идеальный процесс: мы с Андреем встречались, я предложил ему несколько идей, одна из них Андрею понравилась. Кстати, картинка, которую я выставил на сайт, — авторский вариант. Финальный вариант был цветной, мне больше нравится более минималистичный черно-белый, он кажется мне глубже, но это — мое личное мнение.
Каковы перспективы художника в Эстонии? Если речь, например, не о продаже своих работ в Старом городе, то куда художник может податься?
Возможности есть, но их немного, и исключительно искусством занимаются у нас единицы. Это надо быть деятельным и общительным человеком, и только после этого — хорошим художником. Арт-рынка в стране нет, понимания того, что искусство надо ценить и приобретать, тоже нет. Художник особо никому не нужен. Я конформист, у меня, как и у большинства художников, есть работа, я графический дизайнер, и чем захочу я могу заниматься в свободное от работы время. Часть художников живут как панки, но это молодые ребята, когда они становятся постарше, бунтарство заканчивается.
У тебя в студии на стене висит маленький рисунок цистерны с какими-то трубами. Как бы ты объяснил человеку с улицы, в чем смысл таких работ?
Это цистерна в железнодорожном депо в Таллинн-Вяйке. И для меня это — «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» Можно назвать это красиво — файн-артом, например. Можно вложить в этот предмет концептуальный смысл, сделать серию на тему урбанистики. Я попытался передать свои ощущения при виде этой цистерны. Для меня это — индустриальный дух. Если вы это чувствуете, если для вас такие вещи несут позитивную энергию, значит, это ваше. Надо брать. (Смеется.)
Художник должен объяснять свои работы?
Я хотел бы, чтобы было по-иному, но с современным искусством такая история, что без листка А4 с изложением концепции ты ничего не поймешь. И кусок сломанной половицы становится искусством.
Еще цитата: «В свое творчество я вкладываю высокие гуманистические идеалы: прогресс, наука, познание мира». Сегодня следовать идеалу прогресса и науки немодно — такая социальная буча на дворе…
Мне просто некуда деться: я вырос на советской фантастике. Целая плеяда талантливых писателей программировала людей будущего. Так вышло, что первые книги, попавшие мне в руки, — из знаменитой подписной серии «Библиотека научной фантастики». Я сам не занимаюсь наукой, но тянусь к ней, пытаюсь ее популяризировать, иллюстрирую какой-то материал… Это мир, к которому я стремлюсь.
Но ведь не секрет, что мир, который описывала в 50-е и 60-е советская фантастика, мы то ли проскочили, то ли его просто не могло быть.
Я понимаю, что это такая сладкая утопия. Окей — я пытаюсь одной ногой жить в этой утопии, а второй в нашем современном мире. Меня привлекает и другая эстетика тоже — дистопия. И все-таки я за прогресс и науку. Что, кстати, сильно удивляет моих коллег-художников…