В 2009 году российский дуэт Юли Накаряковой и Жени Иль «Лемондэй» обаял меня причудливыми песнями под гитару и самоиграйку. Я сразу захотел попасть на их концерт. «Мишка, ветер», «Олег», «Ту зэ форест», «Про физрука» — наивизм с серьезной миной. Остроумные песни с выпуклыми образами и запоминающимися мелодиями. Это было весело и умно. Особняком стояла гипнотическая песня «Животные» с припевом «Надевай на голову голову животного. Выходи в костюме голого животного», которая вызывала смесь восторга и экзистенциального ужаса. Эдакий саундтрек к пока не снятому фильму Ларса фон Триера. На первом полноформатном альбоме «Фаворит» стало больше электроники и меньше веселости, при этом поэтичность и хуки никуда не пропали. Песни оставались такими же интересными и цепляющими, группа обросла поклонниками разного возраста и уровня развития и словно стала тяготиться своей растущей популярностью. В итоге коллектив прекратил существование, а спустя какое-то время Юля Накарякова вернулась с совершенно новым проектом «Юлия Накарякова и гуру лоу-фая» — более непредсказуемым, спонтанным, авангардным в плане музыки и не менее интересным с точки зрения поэзии. В марте 2019 года группа приехала с концертом в Таллинн. Я не мог не пригласить эту компанию озорных и самоироничных интеллектуалов в гости и не поговорить за чайником вина о ситуации с музыкой и сырами в современной России.
Ребята, представьтесь, пожалуйста.
Юля Накарякова: Синтезатор, голос, вокал, гитара, тексты песен, основатель, глав-на-я.
Павел Петров: Я играю на трубе и немножко играю на синтезаторе Korg Electribe. Кандидат физико-математических наук.
Даня Гражданкин: Играю на гитаре последние концерты, иногда на фисгармонии и на перкуссии.
У нас есть постоянная рубрика «Вопросы от Дианы». Диана просила узнать, по каким причинам до Таллинна не доехали еще два участника коллектива?
Юля: Контрабасист наш не успел сделать визу, он думал, что мы в марте едем. Без комментариев. Барабанщик наш на автобус пришел на день раньше нас, и ему еще сказали платить 20 евро за перевозку барабана.
Павел: Он очень вспыльчивый парень — поругался с ними и ушел.
Юля: У нас группа-конструктор, мы можем играть в любом составе. По крайней мере, мы себя так позиционируем.
Павел: Минимальный состав — это одна Юля.

А как появилась группа в ее нынешнем виде?
Юля: Я родилась 11 ноября 1988 года в Красноярске. С пяти лет занималась скрипкой и пианино…. (Смеется.) В 2015-2016 году я жила в Москве, моя основная группа «Лемондэй» распалась, я просто придумывала всякую музыку, написала песен. Вернулась в Петербург и по-разному нашла ребят. Паша, например, написал мне в комменты: «Если будет нужен трубач — зови». Мы не были знакомы. Через месяц я написала коммент: «И позову». И позвала.
Павел: Ну да, там история такая, что Юля записала альбом, я увидел его ВКонтакте, послушал, мне очень понравилось — я реально запал на всю эту музыку. И, естественно, дальше идет рубрика «Юле пишут пьяные мужики Вконтакте». По счастью, я не стал писать ей глупости в личку, а написал где-то в комментариях на стенке, что музыка очень хорошая, если будет нужен трубач — зови. Так и было, да.
Просьба прислать фотку груди была?
Юля: Это другая рубрика.
Павел: Большой объем легких, да. (Смеются.)
Как происходит творческий процесс? Это больше авторский проект, где Юля все придумывает, а ребята исполняют, или у вас сотворчество?
Юля: Пусть ребята ответят.
Павел: Это Юлин проект.
Юля: В смысле? (Смеются.)
Павел: Юля все песни придумала, написала. Когда она нас позвала, надо было уже с готовым материалом работать. У Юли были синтезаторные партии. Она, конечно, может их сильно варьировать, включая и выключая разные голоса. А мы уже обогащаем весь этот саунд, расширяем музыку. Кроме того, она очень сильно работает со звуком. На репетициях всем можно импровизировать, что-то искать, но потом идет окрик: вот это можно оставить, а вот это не играть никогда.
А кто чем еще занимается? Чем на жизнь зарабатывает?
Юля: Ну вот я арт-директор в Pianobar Niko. Еще беру всякие подработки, сижу с детьми, рисую афиши.
Даня: На данный момент я зарабатываю на жизнь тем, что немножко арт-директор в одном баре и собираю пианино в мастерской.
Павел: А я физик.
Юля: А я томат.
Павел: Да, я работаю в Институте имени Иоффе. Абрама Федоровича. Я могу бесконечно про это рассказывать, меня будет не заткнуть.
Приносит ли деньги ваш музыкальный проект?
Павел: Он клевый в том смысле, что стандартно удается отбить дорогу. То есть в этом смысле в минус мы не уходим.
Юля: Зарабатывать на жизнь — вряд ли. Это надо прям напрячься, а мне не очень нравится напрягаться с группой. По ходу, it’s not my way. (Смеются.)
А как сейчас в России можно зарабатывать на жизнь музыкой и не быть поп-артистом?
Павел: Наверное, никак.
Юля: Нет, почему? Есть же группы, которые…
Даня: Есть музыканты, которые живут музыкой, играют за деньги. Я просто много про это думал.
Юля: Есть группа Shortparis, где почти все — мои друзья. Они сейчас очень сильно поднялись. Я давно не смотрела, сколько у них билеты на концерты стоят, чтобы не пугаться. Потому что мы начинали вместе. Они даже позже, чем «Лемондэй» начали. И за несколько лет у них билеты стали стоить по 800-1000 рублей. Для меня это пока что безумные деньги за билет. Если бы я продолжала с «Лемондэй», может быть, мы тоже бы так делали. Но мы слишком спокойные, чтобы идти по суперпути успеха. Что не отменяет моих больших амбиций. Просто мне не очень нравится такая проторенная дорожка: я работаю, я работаю, я езжу по всем фестивалям, выступаю, увеличиваю публику. Пусть это все будет само происходить.
Происходит?
Юля: По-моему, да. У нас было два чудесных концерта в Риге и Таллинне. Мне кажется, в тот момент, когда я сделаю это целью — положить жизнь на то, чтобы наша группа стала успешной, а не хорошей — все развалится.
А почему «Лемондэй» перестали играть?
Юля: Ну, нам поднадоело. Наверное, по большому счету мы поняли, по какому можем пойти пути: увеличение публики, фестивали… И лично для меня это скучновато. Обрекать себя на то, чтобы до скончания века играть одни и те же песни, под которые будет прыгать толпа несимпатичных тебе малолеток — это не очень интересно.

Как вообще вы оцениваете нынешнюю музыкальную ситуацию в России? Кто вам интересен?
Юля: Я бы сказала, отвратительно. Если бы у меня не было нескольких групп друзей, которых я уважаю, которые делают что-то интересное… В Петербурге очень много музыки, очень много людей ею занимаются. В Москве тоже.
А в Екатеринбурге?
Даня: Да, самые лучшие… «4 Позиции Бруно»…
Юля: Но если говорить по стране, то мне кажется, что ситуация отвратительная, потому что поп-музыка — мы видим, что она из себя представляет… Есть рэп, который сейчас вроде как тащит, что в принципе не так уж и плохо, но я его не слушаю, потому что люблю песни. Но вроде там неглупые люди, не мерзкие, и делают нормально. Некоторые даже в политику играют, что в принципе тоже сейчас уместно. Что касается рок-музыки и того, чем занимаемся мы, — это вообще где-то на периферии. Не понимаю, что происходит. Не знаю, что должно произойти сейчас. Талантливых ребят много, но актуально сейчас что-то другое.
А пост-панк? Например, «Буерак» случился. Или Sonic Death.
Юля: Ну да, но разве они случились прям? Это талантливые чуваки, они молодцы, все клево делают. Но 2019 год, пост-панк, Россия… У меня амбиции шире. Допустим, ребята поедут за границу, и я не уверена, что они там зайдут. Там это все уже десять раз пройдено — и пост-панк, и гараж. А мы только сейчас находим себе кумиров из 70-х и 90-х и думаем — вот, это идеальная музыка, будем делать точно так же. (Смеются.) Это находит свою публику, но я так не хочу. Я делаю то, что мне нравится. Но Sonic Death группа честная, я уважаю их. Не показывайте им журнал. (Смеются.)
Даня: Все замечательно. Потрясающее количество крутых проектов. И…
Юля: И демократия есть в стране, видите?
Даня: Не-не-не, правда. Очень много чего крутого. Две новые группы я узнал благодаря Юле. За это я ей очень благодарен. Это московские группы «Дом престарелых аутистов» и «Хадн дадн». Из петербургских групп мне очень нравится «Чумахо ДРЮ» — это чудесное, восхитительное кабаре. Хорошая группа «Кроль», она недавно приезжала к вам. Из электронной музыки советую всю тусовку лейбла ZHELEZOBETON. Они собираются иногда под названием «Гудельная артель». Это крутая тусовка, они ездят в Европу, о них писали какие-то британские журналы. Из более-менее популярного — все проекты екатеринбургских ребят: «4 Позиции Бруно», «Порез на собаке», «Птицу емъ». Это самобытное, крутое, мощное, настоящее. О, еще крутая группа «Шишкин лес»!
Вы точно в одной группе играете? (Смеются.)
Юля: Даня — предводитель известной питерской группы «Голуби и безумные кашевары». У него своя публика, свои фанаты. Это как если бы мою группу размножить на человек 16, и они все были бы профессиональными музыкантами, играющими что-то вроде клезмера. Это довольно аутентичная история, поэтому у ребят уже много лет есть своя публика. Данину группу я люблю.
А есть кто-то, на кого вы равняетесь?
Юля: Мне кажется, что это провальный путь. Если я выберу кого-то одного и буду на него равняться, то получится сами знаете что. Мне время от времени нравятся разные подходы: я могу любить гитарную партию из одной группы и совмещать это с партией синта из другой группы. Последние пару лет у меня был новозеландский бум: я переслушала много новозеландского рока 80-х и подумала, что это лучшая музыка на свете. С тех пор я уже год вообще ничего не слушаю, перезагружаюсь.
Павел: Когда Юля только позвала меня на пробы в группу, то вначале она меня спросила, какую музыку я слушаю. «Я слушаю твой альбом», — сказал я.
Юля: Странно, но это подошло. (Смеются.)
Павел: Это был честный ответ. И так до сих пор это и продолжается — я ничего другого особо не слушаю.
Мы немного коснулись рэпа и гражданской позиции. Есть какие-то внутренние реакции на происходящее в стране?
Павел: Видимо, у каждого она есть, потому что на репетиции мы это не тащим. Можно посидеть, побить кружкой об стол в кабаке, но на репетиции это не стоит тащить.
Юля: Я помню, что несколько наших репетиций начинались с того, что пока мы раскладывали инструменты, я рассказывала ребятам о том, на сколько миллионов наши чиновники закатили банкет. Но думаю, что это не очень полезно: знать, что все плохо, может, конечно, и стоит, но я с этим сделать ничего особо не могу, если не хочу героически умереть. Лучше я что-нибудь хорошее сделаю.
Например, по поводу «Крым наш» есть какие-то разногласия в группе или нет?
Павел: По-моему, мы и не очень-то обсуждали.
Юля: Для меня это стыдная тема.
Даня: У меня в окружении огромное количество людей-активистов, многие переругались из-за Крыма. Но если бы в каком-то творческом проекте, в котором я участвую, хоть как-то был бы поднят этот вопрос, я бы моментально оттуда исчез.
У меня такая принципиальная политическая позиция, которая, возможно, не очень сейчас популярна среди творческих людей.
Павел: Нынешняя власть довольно длительное время людям была в каком-то смысле приятна. Потому что экономический рост шел, жизнь становилась лучше, это было объективно, и люди поддерживали власть. А потом начался раскол: загнулась немножко экономика по каким-то своим причинам, народ начал сомневаться во власти, и власть начала искать разные способы увеличить свою популярность и перешла к методам, которые уже за гранью добра и зла. И это объективно плохо.
Юля: Единственное, чего я сейчас действительно побаиваюсь, что к тому моменту, когда я вдруг, возможно, осознаю, что нужно переезжать из страны, я не смогу это сделать. Мы помним репрессии, а сейчас все внезапно стало похожим образом происходить, и это пугает. Я живу в коммуналке и смотрю там на кухне телевизор. И дело не в том, что я верю в то, что там показывают, а именно в том, что масштабы вранья, которые видно невооруженным глазом, очень сильно пугают. И когда ты видишь, что тебя лишают любой более-менее вменяемой информации, ты начинаешь бояться чего угодно. Но кстати, интересно, если сейчас пойдет волна гражданских высказываний через музыку, то не станет ли презираемой та музыка, которая не высказывается?..
Даня: Меня пугает тенденция среди интеллигенции, что не высказывать свою гражданскую позицию типа стыдно или некруто. Если не высказываешь, значит, ты равнодушен или по определению поддерживаешь власть. Мне кажется это неловким и стыдным. Но этот вопрос очень сильно заострился. Люди стали идентифицировать себя через политику.
Есть какие-то варианты выхода из сложившейся ситуации?
Даня: Я считаю, что нет.
Юля: У меня нет ответа. Мне понравился один коммент от армянина в каком-то паблике в Вконтакте. В посте говорилось, что столько-то сотен человек вышли на митинг, столько-то человек увезли в автозаках. И какой-то армянин пишет: «Странные у вас митинги. Когда у нас полиция стала бить людей, у нас вся страна бросила работу и вышла на главную площадь. И в тот день власть подала в отставку». У нас страна больше, чем Армения, конечно. Но люди запуганы ужасно еще с тех времен.
Павел: Можно и просто подождать. По факту какие есть варианты? Либо заниматься своим делом, как мы это делаем — в музыке, науке, образовании. Либо заниматься активным протестом. На внутренних весах взвешиваешь эффективность этих вариантов, и пока явно эффективнее заниматься своим делом. Кроме этого эволюция общества все же идет. Я много общаюсь с молодыми ребятами — и это другие люди. Границу я провожу по себе — мне 43 года. Люди старше меня — они все еще очень советские, а чем люди младше меня, тем у них все другое. И они будут постепенно вытеснять с ключевых позиций эту советскую культуру руководства, культуру отношений между людьми. И смена произойдет естественно. И эта молодежь уже будет протестовать.
Тут Олеся предлагает гостям отведать пармезану, что вызывает у музыкантов бурную реакцию.
Даня: Как вернуть в Россию сыр — вопрос интересный.
Павел: Я исследовал этот вопрос. Очень многие продукты не почувствовали санкционных барьеров…
Юля: У вас оппозиционный журнал? (Смеются.)
Нет.
Павел: …а с сыром штука простая: в России производят мало молока. Сыр — очень молокоемкий продукт. Протекционисты говорят, что запретим западным парням продавать молоко и наши производители воспрянут, спрос рождает предложение и все такое. Подобное работает в условиях свободного рынка. Но молочный рынок как-то очень сильно зарегулирован, там есть какие-то клановые интересы, которые бодаются за государственные субсидии, и в этот момент рыночный механизм дает сбой. Поэтому молока год от года не хватает, хотя на него и есть спрос. А технологически каких-то барьеров нет.
Юля: Господа…
Этот отрывок мы продадим в колонку «Вестника сыровара»! Вернемся к музыке. Из «Лемондэй» могла получиться нынешняя Монеточка, то есть вы могли бы стать действительно известными?
Юля: Ну что значит Монеточка? Насколько я знаю, она недурная, у нее вроде есть неплохие песни. История про хайп случилась и с «Лемондэй» в 2009 году, когда девочек из YouTube отправили в Москву к продюсеру Кушниру (Земфира, «Мумий Тролль», вот это все). Он привез нас на пару фестивалей, говоря, дословно: «Девочки, мы через месяц будем на Рублевке такие бабки зашибать!» Звучит, как анекдот! «Юля, я видел на видео, у тебя есть такие красные штанишки. Ты не могла бы их надеть на концерт?» Мы на тот момент существовали три месяца, и я вообще не была готова к таким историям.
Надела красные штанишки?
Юля: Да… А потом мы поели пасту в ресторане, оценили ее вкус и сказали «нет». Это же уныло и скучно. Я не про Кушнира — он уважаемый и классный чувак. Я имею в виду меня и индустрию — это неприемлемо. Они просто хотели подсосаться к нашему хайпу.

Вы сейчас общаетесь с Женей (прим. редактора: Женя Иль — участница группы «Лемондэй»)?
Юля: Да, конечно. Она в Красноярске сейчас. Мы с ней родственные души. Общаемся редко, но друг о друге думать не перестаем, потому что мы большое дело сделали и, возможно, еще сделаем. Она сейчас занимается керамикой.
К чему стремится нынешний проект?
Юля: Мои цели могут разниться с целями ребят. Потому что у меня амбиции безумно большого масштаба: мы никуда не торопимся, мы спокойненько сделаем парочку альбомов, которые войдут в историю мировой музыки, и помрем. Это мои амбиции. (Повисает тишина, сменяемая взрывом хохота.) Между делом можно поездить по городам и подавать концерты — я люблю путешествовать, тем более в такой приятной компании и когда концерты отбивают дорогу. На самом деле меня больше всего интересует то, что остается.
Публика «Лемондэй» и «Гуру лоу-фая» пересекается?
Юля: Слава богу, она абсолютно разная. Это очень важно, для меня — это кусочек счастья. Потому что качки, которые прыгают под «Я нюхаю, я нюхаю», и малолетки, которые пишут и говорят мне: «Спасибо вашей группе, из-за вас я начала употреблять наркотики», — это все вообще не весело и смешно только чуть-чуть. Для меня это вещь пугающая, и непонятна энергетика, за счет которой это им заходит. И непонятно, почему за те четыре года, что мы распались, популярность «Лемондэй» только выросла. Я недавно проверила почту и увидела 565 новых комментариев на YouTube к этой песне. Но это не то, что я хочу. Собственно, у того же Летова с публикой было абсолютное непонимание… Мне нравится, что с нашей нынешней музыкой сложно хайпануть и публика собирается наиприятнейшая.
Когда-то я нашел «Лемондэй» совершенно случайно на Myspace, потому что моя группа Lemon Trees называется похоже и я искал коллективы с похожими названиями. Мне кажется, что сейчас я ничего бы не нашел, потому что из-за развития технологий в интернете миллиарды групп и каждая собака выкладывает свою дискографию. Как вы думаете, технологическая доступность записей вредит музыкальному процессу или наоборот?
Юля: Мне кажется, что не вредит. Но невозможно предугадать, что из того, что сейчас происходит, будут слушать наши внуки.