Дмитрий Кузьмин: я выбрал эмиграцию, чтобы не видеть в каждом встречном того, кто готов позвонить в гестапо

ПЛУГу было четыре месяца отроду, когда Дан Ротарь в интервью газете «День за днем» обозначил основную цель журнала — фиксировать прекрасные моменты. Опыт пяти лет показал, что мы фиксируем не столько прекрасные, сколько важные и неоднозначные моменты нашей с вами действительности. Поэтому мы ну никак не могли оставить в стороне тему эмиграции интеллигенции из России в Прибалтику. Несмотря на то, что тема это политическая, а такие обычно в ПЛУГе не освещаются. Но бывший главред lenta.ru Галина Тимченко и один из самых прогрессивных литераторов России Дмитрий Кузьмин теперь живут в Латвии, а музыкальный критик Артемий Троицкий — у нас. Как им видятся наши будни и праздники?

Почему Вы решили переехать на ПМЖ именно в Латвию?

У меня был не столь богатый выбор: сложная семья, полностью перевезти которую в другую страну — трудно и дорого. До первого сентября этого года, как известно, в Латвию пускали на основании покупки жилья — за деньги, символические для среднего бизнесмена, а для человека, занимающегося русской культурой, подъемные на пределе возможного. Теперь ценовой порог повышен, а латвийский парламент рассматривает отмену действия этого закона применительно к российским гражданам. Опасения парламентариев, не желающих наводнения страны кремлевскими агентами, мне понятны, но выходит, что чем больше становится оснований для бегства из России, тем меньше возможностей его осуществить. Ничто не ново, в 30-е годы беженцев из Германии тоже чем дальше, тем с меньшей охотой принимали в других странах. Вальтер Беньямин, не последний философ столетия, покончил с собой на испанской границе, когда ему отказали во въезде. Не хотелось бы, чтобы в нынешнем столетии на границах ЕС происходило что-нибудь в этом роде. Что до меня, то альтернативой для меня была Украина. Я вынужден был отказаться от этого варианта по непреодолимым семейным причинам. Но надеюсь, что и с территории Латвии мне удастся внести свои пять копеек в борьбу этой страны за принадлежность к цивилизованному миру, в живое развитие русско-украинского литературного диалога. А у моей дочери, родившейся две недели назад в Латвии (прим. редактора: онлайн-интервью состоялось 24 октября), будет украинское гражданство.

Лично для Вас, что было хорошо, а что плохо в России?

Я прожил в России всю жизнь, 45 лет, за вычетом полугода преподавательской работы в США, и никогда не думал об эмиграции. В начале 90-х в свободное от преподавания античной литературы в университете время доводилось собирать на улице бутылки, но это не вызывало никакой потребности уехать: я верил, вместе с моими друзьями и ровесниками, что будущее принадлежит нам, что страна в муках выбирается на осмысленную дорогу, и наша борьба за новую литературу — это часть борьбы за новую Россию. Но вышло иначе. Сегодняшняя российская власть — образцовый пример отрицательного отбора: она соединила в себе все худшее, что было в безыдейной бюрократической диктатуре позднего СССР и в рейдерском диком капитализме 90-х. Сделана ставка на пробуждение в народе самых отвратительных инстинктов: ненависти к Другому, будь то геи с лесбиянками или американцы с украинцами. Ясно, что все это лишь прикрытие: экономические реформы провалились и похоронены, уровень жизни обычного человека будет падать, отвечать за это властям не хочется — и народу суют разнообразные красные тряпки. Одна история с контрсанкциями чего стоит — по крайнему моему разумению, заграничную еду запретили не для того, чтобы отомстить Западу, а для того, чтобы проблемы с продовольствием, которые возникнут в России в ходе экономического кризиса, было на кого свалить. Но удивительно не это, а то, насколько охотно народ обморачивается: от 80 до 90 процентов поддержки властей по любому вопросу. И тут я понимаю, что я готов жить в стране, руководство которой мне ненавистно, но не готов — в стране, где девять граждан из десяти это руководство поддерживают. Лично я никак не пострадал от режима, а эмиграция для меня — напряжение всех сил, угроза большинству профессиональных проектов, мучительное расставание с несколькими очень близкими людьми. Но я провел последние несколько месяцев в России, ежедневно вспоминая сцену из «Семнадцати мгновений весны», где вполне милые тетки-акушерки, осознав, что роженица с немецким именем кричала на славянском языке, говорят друг другу: ну что, вы позвоните в гестапо или мне позвонить? Общество с девяностопроцентной поддержкой начальства работает именно так — и я выбрал эмиграцию, чтобы не видеть в каждом встречном того, кто готов позвонить в гестапо. При том, что весь круг моего общения принадлежал к оставшимся десяти процентам, и мне очень жаль, что теперь это общение будет по преимуществу виртуальным.

Лично для Вас, что хорошо, а что плохо в Латвии? Как видится Вам, какие слабые и сильные стороны есть у этого государства?

У меня есть ностальгические сентименты относительно Латвии, я провел здесь немало времени в отрочестве и люблю многое из местного — от латышской музыки до латышских десертов. После 45 лет в многоэтажках мегаполиса у меня теперь собственный домик с садом, со всем этим еще надо научиться справляться, и это (наряду с необходимостью выучить язык, на котором я умею читать только вывески и меню, освоить автомобиль, который в Москве мне был без надобности, и т. д. и т. п.) — типичный вызов со стороны жизни: слабо или нет? А судить о политике и экономике страны, в которой ты живешь второй месяц, — пожалуй, рано. Хотя не могу не признать, что политическая система, в которой единственная партия левее центра поддерживает партнерские отношения с путинской «Единой Россией», вызывает у меня сожаления.

Как Вы считаете, что такое русскоязычная культура Латвии, Прибалтики в целом?

Я не уверен, что русскоязычная культура Прибалтики существует как единое целое. Во всяком случае, в интересующей меня прежде всего области — русской поэзии — ситуация в трех странах заметно различается. То, чем заняты наиболее значительные ее представители в Латвии, авторы группы «Орбита», для меня всегда было очень важно и интересно. В том числе потому, что у них очень четко выстроено двойное самоопределение: они в такой же мере часть всемирной русской литературы, в какой — часть латвийской и, шире, западноевропейской культуры, на каком бы языке она ни создавалась. Такой подход мне кажется очень правильным в социальнопсихологическом смысле (чтобы не чувствовать себя угнетаемыми или отщепенцами) и очень продуктивным творчески (потому что все существенное в современной культуре возникает на стыках и скрещиваниях разных идентичностей). Другой вопрос — насколько вторую часть этой двуединой модели могу освоить теперь я сам, давно уже сложившийся и по-человечески, и профессионально. Я себя ощущаю в первую очередь представителем русской литературы и культуры — и это великая и живая культура, несмотря на тяжелое поражение, которое она сегодня терпит от российской политики. Мое дело — собирать и пропагандировать другой «русский мир», не имеющий ничего общего с «русским миром» кремлевской выпечки, замешанном на лжи и насилии, КГБшном православии и ржавых танках. И Прибалтика для этого — не худшее место.