Рефлексия в пенетрации

Эссе сопровождает выставку современного искусства «Рефлексия: взгляд внутрь/изнутри».

Что это значит — «рефлексия внутрь-изнутри»? Движение внутрь и изнутри ассоциируется в первую очередь с пенетрацией, а рефлексия, то есть рефлексирование, – с мышлением и отражением. Мысли, отражающиеся через пенетрацию? Самоидентификация, рождающаяся в процессе пенетрации и размышлениях об этом? Мне кажется, что сейчас, когда нашими главными проблемами являются связь человека и природы в антропоцене¹, глобальный передел собственности, а также разделение власти между мужчинами и женщинами, национальный вопрос остается пустым напоминанием о двух прошедших столетиях. Достаточно вспомнить, как хорошо жители Эстонии в свое время отнеслись к кучам стекла и плитнякового щебня².

Для человека определение национальности происходит из доминирующего убеждения. Принято говорить — «ирландский писатель Джеймс Джойс», и определение национальности перед именем при помощи неких клише дает первое представление об этой персоне. Несмотря на то, что национальность никогда не имела однозначного определения. Как она определяется, по паспорту или по крови? «Советский» народ существует/существовал? Является ли французом каждый обладатель французского паспорта? Кем по национальности был Франц Кафка или, что еще важней, кто по национальности Андрей Иванов? На задней обложке своей книги «Чужие истории» («Võõrad lood», 2008) Андрей Хвостов задает вопрос: «Является ли родившийся в Эстонии и выросший здесь русскоговорящий человек “для нас” чужим, тогда как родившийся на свободном Западе и выросший в Америке зарубежный эстонец – “своим”?» Кем является Андрей Иванов? Кем является Таня Муравская?

Проблема состоит не только в том, кем быть, но и в том, что создание коллективных идентичностей происходит путем противопоставления одного другому. В комментариях газеты Postimees создается образ свободолюбивого, находящегося под гнетом эстонца, который противопоставляется русскому, тоскующему по жесткой власти и советским временам. «Эстонскость» можно интерпретировать через противостояние России и «русскости». И все-таки такая формулировка возможна только там, где произошла пенетрация, где одно было переплетено с другим и оставило какой-то след. Отрицание и противопоставление невозможны без предварительной договоренности.

Сандра Косоротова, «Славинавия»

Глубина пенетрации отражена во флаге «Славинавии» Сандры Косоротовой, который демонстрирует трудности самоопределения Эстонии, противопоставляющей себя России. В начале 2000-х Каарель Таранд и Ээрик-Нийлес Кросс выступили с предложением: сделать упор на том, что Эстония относится к Скандинавии, а не к Восточной Европе, заменить сине-черно-белый триколор на флаг с крестом в скандинавском духе и переименовать Эстонию на английском языке из «Estonia» в «Estland». Все это иллюстрирует стремление избавиться от негативного восточноевропейского образа. По мнению авторов идеи, трехцветный флаг слишком близок к Восточной Европе, тогда как флаг с крестом, как политическая икона, приблизил бы Эстонию к Северу. Триколоры Голландии и России, к примеру, имеют более раннее происхождение, однако большая часть подобных флагов относится к XIX веку, когда этот символ Французской революции переняли как знак борьбы за национальную государственность и против сословного порядка. Скандинавский же флаг с крестом, согласно легенде, зародился прямо здесь, у нас. Он явился королевским войскам Дании с небес, чем помог в их борьбе со здешними язычниками за христианство и территории. К нынешнему моменту христианская тематика флагов Севера утратила свое значение, и в глазах остальной Европы флаг с крестом символизирует идеальное государство Северных стран, в число которых Кроссь и Таранд, поменяв флаг, надеялись поместить и Эстонию. Большая часть жителей Эстонии посчитала эту идею странной и не поддержала проект. Зато в России православная церковь становится все более влиятельным институтом, даруя душевный покой россиянам, уставшим от советских времен и ельцинской сумятицы 90-х. Крест, который в Скандинавии утратил свое первоначальное значение, в России за последние 20 лет обрел весомую силу. Возможно, эта параллель выглядит тривиально, но дело в том, что, стремясь быть «северным и скандинавским», общество Эстонии всегда будет оставаться российским. Несмотря на то, что пытались сделать Кроссь и Таранд, Эстония была тогда и остается сейчас «Славинавией». Желание избавиться от исторического влияния России и русской культуры лишь сильнее проявляет это влияние. Стремление уйти от воспоминаний о пенетрации отражает пенетрацию еще отчетливее.

Если эстетический режим искусства может выявлять какие-то недостатки или выносить на всеобщее обозрение тайное, и тем самым воздействовать более политически, чем политика, которая осуществляется путем избирательных дебатов и урн, то это значит, что искусство в состоянии сделать видимым и осязаемым то, что до сих поры было скрыто. Так, видеоклипы Эвы Сеппинг и фотографии Дмитрия Герасимова выявляют изменения в порядке осознаваемого распределения. Представления о том, кто подпадает под определение «мы», и как одно место связано с воображаемой коллективной личностью, меняются через клише, которым мы создаем четкий порядок осознаваемого распределения. В ходе смутного лиминального изменения порядка осознаваемого распределения рождается переосмысление национальной идентичности и ощущение принадлежности в эстонском обществе в целом. При этом создание новой идентичности всегда отражает прежние пенетрации.

¹ Антропоцен — неформальный геохронологический термин, обозначающий геологическую эпоху с уровнем человеческой активности, играющей существенную роль в экосистеме Земли.
² Таня Муравская «Монументы», инсталляция, галерея Hobusepea 2008.