Город накрыла буря

12278747_892814037432426_4700677554180746216_n

Осенние штормы кидали волны на плитку набережных, а потом неслись по узким каналам городских улиц, сбивая с ног и пронизывая сыростью закутанных в теплые парки прохожих. Автомобильные моторы урчали привычно, монотонно и незаметно, согревая нервных пассажиров в вечерних пробках. Ветер гудел в вентиляционных шахтах домов, ветки деревьев хлестали и царапали оконные стекла. Ноябрь звучал.

Выскользнув из городского гула в «Котел культуры», я погрузилась в тишину. Не простую, а огромную, емкую, матовую, глухую, как черная дыра, — тишиной был наполнен полутемный холл концертного зала, находящегося в здании бывшей котельной. Стараясь быть совершенно неслышной, я, почти не касаясь ногами пола, пошла туда, где вершилось представление, — аудиовизуальный перформанс «Механическое пианино» композитора Александра Жеделёва.

Сложенное из труб и лестниц тело умершей котельной напоминало внутренности гигантского, нечеловеческой сложности и, скорее всего, неземного происхождения, существа.

 

Не успела я сделать и пару шагов, как в воздухе раздался звонкий и чистый звук — звон от удара по тонкой металлической трубе. Через секунду дробь металлического стука посыпалась на меня ощутимо, как капли дождя. Я присела на краешек стула в последнем ряду зрительного зала. Меня окружало, уходя своими сложными сочленениями ввысь, во тьму, чудовище. Сложенное из труб и лестниц тело умершей котельной напоминало внутренности гигантского, нечеловеческой сложности и, скорее всего, неземного происхождения, существа. Световые блики выхватывали из темноты то одну, то другую часть его свитых железными кольцами недр, и мне оставалось только догадываться о настоящем размере монстра.

Чудовище погибло десятилетия назад, тело его остыло и отвердело, но человечки, кажущиеся игрушечными по сравнению с железным гигантом, перескакивали с переборки на переборку и, казалось, пытались разбудить мертвую железяку.

Человечки с фонариками искали особо звучные места и стучали по ним, чтобы оживить уснувший в трубах звук. Котельная отзывалась высокими нотами, она как будто ждала этого пробуждения. То здесь, то там, а потом уже со всех сторон раздавались трели — старый металл обретал голос.

Единичные звуки превратились в россыпь, им не стало числа, они вились в воздухе и щекотали ноздри.

 

Постепенно звук наполнил все пространство огромного зала: бархатная тишина больше не обволакивала сокрытые сумраком стены, резкие звуки отскакивали от них, как теннисные мячики, множились и дробились. Единичные звуки превратились в россыпь, им не стало числа, они вились в воздухе и щекотали ноздри. Постепенно в этот звенящий гомон начали вкрадчиво вползать протяжные и эластичные звуки виолончели, позже один за другим стали вплетаться звуки клавиш, причем не только фортепианных, затем послышались переборы струн, вздохи духовых…

Звук занял место воздуха, зрители дышали волнами нот, откатывающихся от резонирующих труб оживающей котельной. Завороженная странным ритмом я смотрела, как он одевается в свет: фонарики, которые, как ножами, резали темноту в начале представления, постепенно выросли и превратились в цветные прожекторы, которые, с помощью текстурных видео-инсталляций, начали оборачивать могучие телеса труб в пестрые модные шкуры.

 

zedeljov 3

 

Котельная запела, а с помощью света и маленьких человечков, которые, как кровь в венах, разносили жизнь от члена к члену, она начала двигаться. Где-то глубоко внутри нее забилось сердце, задвигались тяжелые шестеренки, ворочающие меха ржавых легких. Огромная паровая машина, воплощение стимпанковой эстетики, она силилась распахнуть свою пасть и что-то сказать. Сказать то, что зрело в ее холодном нутре годами одиночества, когда смерть была не будущим, а настоящим. Но между хотеть сказать и мочь сказать лежит пропасть, пропасть слов. Внезапно один из людей, ходивших внутри труб и ожививших их, протянул машине руку помощи: он взял кисть и ловко-ловко начал писать ею буквы. Буквы, которые машина слизывала сразу, как только они выходили из-под его руки. Юноша писал светом, он вил письмена, перекручивал глифы, учил только что проснувшуюся сущность словам.

И котельная заговорила. Обкатывая языком свой новообразованный артикуляционный аппарат, как камни, как чих от искрошившейся в пыль ржавчины, котельная начала выстреливать из себя слоги. Пока еще бессмысленные, но на лету обрастающие недостающими буквами и превращающиеся в слова — котельная заговорила устами девочки-пианистки, которая, ломая пальцы о жесткие клавиши, выкрикивала странные, неудобные, болезненные мысли, пришедшие в голову десятилетиями молчавшей машине.

Фонтан звука и цвета, энергия тел — множества человеческих и одного железного, мощь слов на непонятном языке железного дракона — все они смешались в едином ритме дыхания. Отговорив свою речь, громадина замолчала. Она замолчала как-то вдруг, извергнув из себя превращенный в крик холод железного сердца машины, когда-то живой, пульсирующей, шипящей струями пара, а теперь полумертвой, вызванной к жизни медиумами из Музыкальной академии, выговорившейся и засыпающей, вновь безмолвной и бездумной.

Один за другим вышли говорившие с холодным железом артисты… одна за другой погасли лампы… Аплодисменты. Зрители аплодировали стоя.

Часовое представление, в котором действующими лицами были не люди и не музыка, а предметы, одушевленные звуками и светом, зачаровало. Потребовались секунды, чтобы перейти из реальности «Механического пианино» в реальность повседневного мира, осознать в нем себя зрителем и присоединиться к восхищенным овациям слушателей.

Небо над портом имело цвет телевизионного экрана, настроенного на мертвый канал, как было написано когда-то в одной классической киберпанковой книжке, — именно в такой цвет окрашено ноябрьское штормовое небо над Таллинном. Небо, сколоченное из шума, скрежета, голосов, мелькающих картинок, синеватой подсветки разнокалиберных телефонов, света из окон, ясных глаз и теплых слов. Мерцающий шум города, в котором, если прислушаться, можно услышать стук сердца и слова любви. Именно их вынул из клокочущего звукового котла — современного мира — Александр Жеделёв, чтобы сложить из них свою многоуровневую, сложную композицию. Музыка, сложенная не из нот, а из частичек нашей жизни. И от этого еще более прекрасная.


читать на эту же тему